Раввины и ешиботники, люфтменшен и шнорреры, шадхены и их «жертвы», еврейские мамы и их чада, жители мифического Хелма и современного Нью-Йорка, одесские евреи и израильские одесситы... Язвительность, сарказм, насмешка, парадоксальность, философичность. Радость жизни и ирония ее ухода. Сладковато-горький привкус лучшего блюда еврейской кухни — «яшекас», или «смеха сквозь слезы». Древний и вечный карнавал.

Для начала не слишком оригинальный вопрос: что такое еврейский юмор? Не уверена, что вы ответите сразу. У большинства людей с этим понятием связан ряд трудно преодолимых стереотипов.

Первый: еврейский юмор — это остроумные тексты, написанные (исполняемые) евреем. Это распространенное, но не достаточное условие.

Второй: еврейский юмор — это одесский юмор. Однако это только его часть (впрочем, далеко не худшая!). Об этом я еще скажу чуть подробнее.

Третий: еврейский юмор — это еврейские анекдоты. Ну... да, в какой-то мере. Кстати, знаете ли вы, опять же, что для подлинной «еврейскости» анекдота вовсе недостаточно одного-двух слов на идиш и персонажа по фамилии «Рабинович»?

Так что вопрос не столь уж прост.

Прежде всего, слово «юмор» — его, как ни странно, придумали не мы, а англичане. Означает оно не только «остроумие» и уж совсем не то незамысловатое веселье, которое свойственно всем людям, — шутки, каламбуры, словом, как пишут культурологи, «стихия народного карнавала». Надо сказать, слово выбрали удачно. Его основной смысл — «нрав, характер», можно сказать, дух народа. И если говорить о еврейском юморе, то он именно таков: в нем живет дух древнего народа, история, характер, жизненный опыт и мудрость.

Особенности еврейского юмора обусловлены не только живым умом, но и спецификой нашей истории — истории уникального и небывалого рассеяния, рассеяния географического, культурного и отчасти языкового — но на фоне сохранения целостности, сокровенной преемственности, выраженой в памяти, традиции и Торе. Юмор еврея рождался и обретал гибкость, парадоксальность, остроту из противостояния этих полярных векторов его исторической жизни. Культура и язык страны проживания не могли не войти в душевный мир еврея, в результате чего они становились парадоксальной смесью близкого и далекого, принятого и отчужденного. По этому поводу рав Адин Штейнзальц весьма точно заметил: «Шутка подобна искусству. Нужна дистанция. Нет дистанции, нет искусства. Чтобы смеяться над собой, опять же нужно дистанцироваться, взглянуть на себя со стороны. Если расстояние слишком мало, шутка не получится. Выйдет чересчур серьезно, не смешно. Если же оно слишком велико, шутка не долетит до цели». «Евреям всегда было гораздо легче острить по поводу режима и общества. Они ведь всегда были вовне, взирали на это общество со стороны, а когда смотришь со стороны, то и видишь иначе».

Зачастую сама жизненная ситуация — причудливая и противоречивая — вызывает смех, иногда горький, иногда беспощадно саркастичный? «А что делать? Это жизнь!..» — и евреи шутят. Друг над другом, над обстоятельствами, над жизнью и смертью.

Кто-то назвал юмор оружием, побеждающим страх, и с этим трудно поспорить. Не потому ли у евреев так много шуток по поводу смерти? Не удержусь, чтобы не процитировать одну из своих любимых на сей счет историй, записанную со слов очевидца — постоянного обитателя «Мигдаля», пожелавшего остаться неизвестным.

Заходит как-то реб Велвл Верховский в магазин, а продавец ему говорит:

— Вы купили бутылочку кока-колы? А у нас как раз акция «Загляни под крышечку»!

Реб Велвл спокойно отвечает:

— Вы знаете, у меня завтра похороны, так вы приходите — я вам тоже могу устроить акцию «Загляни под крышечку»...

В уже цитированной мной беседе рав Штейнзальц замечает: «Большинство еврейских острот пришло от раввинов, и это довольно едкие остроты». Истоки еврейского юмора и еврейского анекдота можно обнаружить в притчах Торы, Талмуда, Агады, хасидских рассказах. Древние притчи, пересказанные цадиким, нередко излагают мудрость священных книг со специфическим, даже «анекдотическим» юмором. Даже не зная ничего о еврейском юморе, легко представить себе, какие разнообразные, острые и противоречивые формы должен был он принять в результате многотрудной жизни в изгнании и скитаниях и постоянном приспособлении к новым обстоятельствам.

«Я вам так скажу: чтобы быть евреем не только плотью, но и духом, надо смеяться». Смех — возможно, не только лучшее оружие, но и лучшая защита. Смех оберегает душу от неминуемого давления, несущего с собой осквернение и, в конечном счете, разрушение.

И знаете, что самое смешное? Чтобы сохранить себя, прежде всего, нужно смеяться над самим собой. Порой со слезами на глазах. Еврейский юмор самокритичен. «Ни один другой народ, — замечает М. Гратьян, — не делал себя столь безжалостно мишенью своего собственного остроумия...» Смех помогает обнаружить силу человеческой личности при всех ее слабостях. Это же относится к сохранению этноса, культуры, традиции. Уже то, как много острот придумано евреями о самих себе, доказывает, что «у евреев есть чувство уверенности...»

Но еврейский юмор, кроме того, всегда отличала особая острота ума, пристрастие к парадоксам и логическим играм. Конечно, интеллектуальность еврейской «хохмы» имеет долгую историю. Например, брутальные развлечения, которые были так распространены в европейских культурах позднего средневековья и до сих пор составляют их заметную часть — то, что принято называть «шутками раблезианского толка», — никогда не пользовались популярностью в еврейском юморе. Вульгаризмы, зачастую составляющие ядро комического в Европе и в России, для евреев пребывают на периферии пространства смешного.

Читая и перечитывая канонические тексты и комментарии к ним, народ Книги учился культуре мышления, неоднозначной логике, привыкая в каждой ситуации различать смыслы разного уровня. Именно возможность обнаружения множества символов в одном и том же случае (из жизни раввина, соседа, родственника...) превращали «случай» в «анекдот».

Методы доказательства в Талмуде принято называть «пильпуль», то есть заправка перцем, а мастак в пильпуле тот, кто, ухватившись за какую-нибудь маленькую деталь, с помощью хитрых умозаключений придет к совершенно непредсказуемому выводу.

В том-то и отличие еврейской шутки от европейской, что еврейская шутка почти всегда — случай, крошечный рассказ, который можно повернуть и так, и сяк, причем сами персонажи часто не знают или делают вид, что не знают, какой эффект производят их поступки и слова. Пример. Очень похожи еврейские шутки на те ситуации, которые разбирает Талмуд или Мидраш, и кажется иногда, что софистика, или пильпуль и есть главный интеллектуальный прием еврейского юмора.

При этом удивительные вещи происходили с языком. Если вы, будучи евреем, находите ситуацию смешной, поскольку видите в ней неочевидные для других смыслы, то ваш рассказ о случившемся в переводе на язык страны, в которой вы живете, сделает анекдот еще смешнее, а скрытые в нем парадоксы — еще более выпуклыми. Именно так рождаются шедевры еврейского юмора в диаспоре. И поэтому так смеются над ними и евреи, и неевреи.

Юмор рождается в живом диалоге, в разных и зачастую сложных ситуациях, в логике алогизма, в непредсказуемой стихии языка, в игре света и тени, в неожиданных преломлениях (простите за пафос!) граней бытия.

Еврейский юмор бесконечен, как жизнь. Исчерпать его невозможно. Нет, наверное, ни одной темы, которой не коснулось бы еврейское остроумие. И все же евреи даже о юморе умеют говорить удивительно серьезно:

«Кто, как не евреи, вся духовная история которых сопряжена с настойчивым постижением мироустройства и Б-жьего замысла, знают, что такое интеллектуальная радость! Кто, как не евреи, будут смеяться, поняв, что... нелепости встречаются на каждом шагу, нужно лишь повнимательнее вглядеться в мир, в человека! Поэтому нет такой сферы человеческого бытия, которая не сделалась бы предметом еврейской шутки, или хохмы, как ее часто называют, позабыв, что слово хохма на иврите означает “мудрость”»¹.